Так очаровательно переписало Виппера издательство "Алгоритм" в 2017 (т.е. в 2012).

Алгоритм: Консул 133 г. Муций Сцевола отказался принять какие-либо насильственные меры против агитации и дебатов, происходивших на форуме при переизбрании Тиберия Гракха, и непримиримым со Сципионом Назикой во главе осталось только прибегнуть к дикой частной расправе над своими политическими противниками.

оригинал: Консул 133 г. Муций Сцевола отказался принять какие-либо меры против агитации и дебатов, происходивших на Капитолии при переизбрании Тиберия Гракха. Тогда непримиримые, со Сципионом Назикой во главе, рванулись из заседания сената и прибегли к дикой частной расправе над своими политическими противниками, не успевшими, в свою очередь, принять мер предосторожности.

Алгоритм: Его положение становится монархическим, говорит его биография, а прибавляет для иллюстрации факт действительно в Риме еще небывалый.

оригинал: Положение Гракха становится монархическим, говорит его биограф и прибавляет для иллюстрации факт, действительно, в Риме еще небывалый.

Эта диктатура — не военного происхождения. Она не принесена счастливыми командирами с завоеванных окраин, а сложилась во внутренней борьбе и возникла в качестве измышления аристократии, испугавшейся за свои привилегии; она не была ответом на какие-либо насилия со стороны оппозиции; демократия не успела выступить из границ закона.

В целом очень трудно дать общую характеристику политической жизни Рима за два последние десятилетия II века до н.э. Режим аристократии несомненно был подорван. У новейших историков к этой эпохе обыкновенно прилагается заголовок: „испорченность и неспособность аристократии“. Что касается неспособности, здесь явно недоразумение: и в конце II века, и после, нобилитет выставляет по прежнему ряд даровитых людей. Относительно порчи нравов, правда, эпоха дает богатый обличительный материал. Тут и многочисленные подкупы нумидийского царя Югурты, у которого хватало средств на всех посылавших в Африку командиров и дипломатов, и ограбление галльской Толосы проконсулом Цепионом, который сначала официально опустошил храмы захваченного города, а потом, отправив добычу в Массилию, скрал ее всю для себя на дороге. Факты поразительные по своему цинизму, но спрашивается, представляли ли они что-нибудь новое для римской администрации?

Югурта приезжал в Рим, и в собрании происходит знаменитая сцена народного суда над царем. Взволнованный народ, под впечатлением возмутительных африканских интриг, хочет немедленного заключения царя в оковы. Трибуну Меммию стоит великих усилий убедить массу произвести правильный допрос и добраться до истинных виновников; он сам вводит Югурту в собрание и торжественно требует ответа. Допрос, однако, не удается: нумидийский царь успел подкупить другого трибуна, и при всяком обращении Меммия коллега приказывает Югурте молчать. Толпа приходит в неописуемую ярость, грозит и напирает на подсудимого; но царь и другие соучастники великого скандала выходят невредимыми, и народ покидает собрание, обманутый в своих ожиданиях.

Избранник откупщиков, Марий получил в шестой раз. консульство и отстранил своего постоянного соперника Метелла при помощи систематически проведенного подкупа: деньги были розданы избирателям с правильным распределением по трибам. Подкуп избирателей становится с этого времени одной из форм оборота для капитала, получаемого денежной аристократией от имперских владений и их администрации: такие единовременные выдачи народу должны обеспечить капиталистам сохранение политической власти; они стоят на ряду с раздачей гражданам-избирателям дешевого хлеба.

Сколько можно судить, Марий был крупным реформатором в военном деле. Он вел войну методически, долго готовил и упражнял свои войска, прежде чем пускать их в дело, обеспечивал себе сообщения и подвоз в тылу обширными техническими сооружениями, проводил новые дороги, копал каналы; его солдаты помимо строевой службы, должны были исполнять саперные, строительные, инженерные работы. Это была тяжелая служба, и в дисциплине, заведенной Марием, было без сомнения, что-то новое, небывалое для римского глаза: его солдат, тащивших на себе в долгих переходах провиант и снаряды, задавленных работой и усталостью, молча, беспрекословно исполнявших все приказы, с насмешливым сожалением прозвали „вьючным скотом Мария“.

Наконец, характерна попытка демократической партии дать народу непосредственное участие в выборах на высшие жреческие должности. Ко времени консульства Мария относится закон, проведенный трибуном Кнеем Домицием Агенобарбом, в силу которого понтифики, до того занимавшие свои места по приглашению коллег, должны были отныне избираться народом. Весьма интересно и то обстоятельство, что инициатором этого закона, вносившего демократический принцип в сферу церковного управления, был опять представитель одной из знатных семей. Правда, в данном случае сказались личные мотивы: после того как кандидатуру Домиция отвергла коллегия понтификов, народ, в силу нового закона, выбрал его верховным понтификом. Но это обстоятельство нисколько не умаляет значения факта; напротив оно показывает, что предприимчивый аристократ вынужден был теперь делать свою карьеру путем усиленной демагогии.

Установление ценза приурочивали к царю-примирителю Сервию; мастера политико-археологического изобретения успели даже составить для легендарного царя очень сложную систему из 5 имущественных классов с подразделением классов на неравное число голосующих центурий, при чем количество голосов у каждого класса было в прямой пропорции к величине состояний.
Алгоритм: Установление ценза приурочивали к царю-примирителю Сервию, мастеру политико-археологического изобретения, успели даже составить для легендарного царя очень сложную систему из 5 имущественных классов...

а тут так Привязанными повеяло
Сулла верил в свою звезду, он считал счастье прирожденным своим даром. Он сам присоединил к своему имени прозвание Счастливого, любил, когда его так именовали, и назвал детей Фаустами, любимцами судьбы, перед рострой, трибуной в народном собрании, была поставлена его вызолоченная конная статуя с надписью: «Корнелий Сулла, счастливый император». Фаустом, человеком особой благодати, почти божьей милостью, Сулла себя считал потому, что поставил себя под покровительство великой богини Венеры, по греческому обозначению Афродиты (по-гречески «Фауст» переводился «Эпафродит»). Эта богиня не была нежно улыбающейся утехой любящих; Суллова Венера — совсем другое существо, небесная царица, великая мать-природа, могучая прародительница, подающая силу и победу. Когда Сулла однажды обратился к оракулу, ему был дан ответ: всем богам ежегодно возносить дары, слать, приношения в Дельфы, но главное — «там, где подымаются снежные высоты Тавра в Азии, в крепкостенном городе карийцев — посвятить Венере секиру; тогда он достигнет высшей власти». Сулла послал своей благодетельнице золотую корону и секиру с надписью: «Шлет тебе это державный Сулла, видевший тебя в снах своих, как ты воодушевляла своих верных людей и направляла их воинственное оружие» .

В другом месте Цицерон рассказывает наглядно о таком latrocinium. Однофамилец и клиент Цицерона, Туллий, пострадал от нападения своего соседа Фабия, который вздумал отнять у него участок совершенно несомненного наследственного владения; грабитель воспользовался отсутствием собственника, набрал банду из самых смелых и сильных своих рабов, вооружил их и повел в имение Туллия, где они убили трех или четырех сторожей. Туллию потом осталось только жаловаться в суд. Суды так много занимались делами о захватах подобного рода, что речи на тему о насилиях крупных владельцев сделались предметом школьных упражнений. Длинная речь такого содержания помещена Квинтилианом в его Declamationes, образцах художественного красноречия.

Для римского капитала, по преимуществу денежного, в торговле рабами открывалось самое подходящее поле: операции реализовались как нельзя более быстро. В этом виде торговля наиболее близко подходила к войне и грабежу: довольно долго она питалась систематическим похищением людей, настолько крупным, что на самом этом посредничестве построилось целое разбойничье морское государство в 70-х годах I века.

Так как за потерей несвободной рабочей силы безвозвратно погибал затраченный капитал, то о здоровье невольника беспокоились больше, чем о судьбе вольнонаемного. В этом отношении очень характерен один совет Варрона: он рекомендует вместо раба ставить свободного рабочего во всех тех случаях, где легко заболеть и умереть.

Варрон говорит, что начальники над рабами, старосты их, должны быть грамотны, кое-чему обучены и воздержны; нужно, чтобы они были постарше, чем сами работники (которые, в свою очередь, не должны быть моложе 22 лет); такие послушнее молодых. Они должны быть хорошо знакомы с сельскими работами, чтобы уметь действовать собственным примером, чтобы подчиненные видели, что они превосходят их знанием. Поменьше ударов; больше они должны влиять словами, если только можно чего-нибудь таким образом достигнуть.
...
У хорошего знатока частностей работорговли Варрон заимствует такое специальное указание: всего лучше для этой должности под¬ходят эпиротские фамилии, у которых очень развиты родственные связи.
Сложные правила для обращения с рабами, которые мы находим у агрономов, напоминают иногда как будто военный регламент; они одни показывают, как в господском хозяйстве все рассчитано было на то, чтобы использовать без остатка время и силы рабочих. Как же напомнило модненький щас тайм-менеджмент

...да и рабочие, закончив несладкую свою работу, будут думать только об отдыхе и сне, а не о развлечении; работа должна отбить всякие посторонние мысли.
В какой-то гнилой популярной книжонке "Как стать эффективным" тоже что-то такое было.

Варрон еще видит ту выгоду от устройства ремесла в имении, что рабы не будут гулять без дела и в будние дни шататься вместо того, чтобы работать с пользою в хозяйстве.
Нельзя, никак нельзя сидеть без дела, ага.

А это напомнило правило из руководства по Шабашу. Никак нельзя состайнику удалиться надолго, без особой нужды, а вернуться нужно желательно в ту же ночь.
Варрон советует, чтобы никто не выходил из имения без позволения вилика [старосты, начальника над рабами]; сам вилик может уйти только с разрешения хозяина, и то лишь ради нужд имения с тем, чтобы непременно возвратиться в тот же день. чтобы непременно возвратиться в тот же день27). Колумелла также напоминает, что вилик не должен посещать рынок за исключением случаев, когда ему поручают купить или продать что-либо. Он может сноситься лишь с теми людьми, с которыми позволяет господин; гостей он не должен принимать, разве изредка, в праздник может позвать к столу своему хорошего, прилежного рабочего.

В виноделии заняты преимущественно скованные рабы, так как, по мнению Колумеллы, для этого дела надо подбирать самых сильных молодцов. Часть их, вероятно, были отбывающие каторгу, осужденные. Но нужно иметь в виду, что между ними бывали также люди, захваченные на дороге, похищенные посессорами и их вооруженными бандами. Впоследствии при Тиберии были назначены особые curatores для осмотра эргастулов и освобождения тех, кто неправильно был посажен по частным тюрьмам.

Жилища рабов на свободе и рабов скованных были отдельны, и самый характер жизни тех и других различен. Свободные собирались в просторной кухне и спали в каморках, которые
«лучше всего устраивать на южную сторону». «Скованных помещают в здоровую (!) подземную тюрьму (это — буквальный смысл слова ergastulum), которая освещается
частыми, но узкими окнами; окна должны быть на такой высоте, чтобы их нельзя было достать рукой».

Крупные здания, размером иногда в целый квартал, так называемые domus insulae, то же, что наши «крепости» с массой наемных помещений, мелких квартир и углов, поднимались на 6—7 этажей. Официальная граница высоты для домов, установленная в Риме, показывает, что они могли быть гораздо выше, чем в новоевропейских городах при гораздо меньших промежутках, оставляемых улицами.
Марциал говорит, что иной бедняк взбирается на 200 ступенек вверх, это выходит что-то вроде десятого этажа. В то же время развились и подвальные помещения на 10—20 ступенек ниже уровня улицы.
Каинитам, чувствую, было идеально И строили домики внутри домика, изолированные тайные комнаты с переходами-лесенками.
Вся эта стройка была крайне плоха в санитарном и пожарном отношении. Между высокими домами проходили большею частью узкие, нередко извилистые улицы, в которые едва проникал солнечный луч. Верхние этажи домов выводились небрежно, из дерева или тонких стенок необожженного кирпича.
Вследствие этого они легко делались добычей опустошительных пожаров или — другое характерно для Рима явление — разрушались от непрочности стен. Плутарх называет пожары и падение домов двумя злыми силами, тесно сроднившимися с Римом.
...а убежище конкурента-собрата можно разрушать, отправив с рассветом рабов разобрать верхние стенки и крышу.

Плутарх в лице Красса яркими чертами изобразил нам типичного предпринимателя и спекулянта на домах. Красе в сущности сам не строил домов. Он прежде всего настойчиво и искусно скупал пустыри и места под стройку. Он являлся на пожары и приобретал у испуганных домовладельцев за дешевую цену горевшие здания или соседние с ними, которым, очевидно, грозила та же участь. Таким путем он вступил в обладание чуть не половиной городских угодий в Риме. Строиться на них он предоставлял другим, но извлекал из этого новый доход. Дело в том, что Красе положил значительную долю своих капиталов в покупку технически обученных рабов. У него была между прочим устроена артель из 500 каменщиков. Такой значительной массой специальных мастеров он оказывал сильное давление на рабочий рынок и его цены: домостроители были вынуждены пользоваться его рабочими, которые никогда не оставались без дела. Биограф Красса изображает его вообще рабозаводчиком в грандиозных размерах. Все находившиеся в его владениях серебряные рудники, ценные поместья, массы сельскохозяйственных рабочих и в сравнение не могли идти с доходностью его фабричных техников, обучением и дисциплиной которых он сам руководил, и которые, по-видимому, отдавались в наем для различных предприятий.
Вот как у этого автора выходит так по-паучьи все описать

Магнат держит огромный стол, собирает постоянно около себя множество людей, окружен массой рабов, которые нужны не только для услужения, но также для блеска, для представительства. Эти рабы в доме составляют целые отряды, которые при случае можно организовать на военную ногу. После убийства Цезаря, среди паники его сторонников, не знавших еще, как может дело повернуться в Риме, Антоний бежит к себе, укрепляется в своем доме и, вооружив своих рабов, готовится к возможному нападению. Но в ближайшей среде, окружающей магната и его родство, в числе его сотрапезников, спутников есть также множество свободных людей, которые образуют целую иерархию зависимых отношений.
Их общее обозначение clientes. Они зовутся также amici или familliares, convivae, если получают у него кров и пищу, comites, если сопровождают его в прогулках и путешествиях.
Эти люди свиты всячески служат сеньору своему, что обозначается словом colere, observare, — исполняют его поручения, приносят ему по утрам поздравления (salutationes), вотируют за него и т.д. Когда Ливий рассказывает о вождях старинного патрициата, т.е. изображает principes I в. до Р. X., мы видим их всегда окруженными magna clientium manu; через посредство своих hospites и clientes они могут на голосовании победить независимых плебеев или даже, вооружив клиентов, прогнать плебеев и трибунов из собрания.

Еще более отчетливо выступают черты клиентской зависимости в отношениях между поэтом Горацием и его патроном Меценатом. Гораций поддерживал свое положение в обществе благодаря подаркам и милостям своего покровителя. Крупнейший из этих подарков — пожалованная ему земля, сабинское поместье. После многих приглашений и долгих приготовлений Гораций принимает в этом имении пожалователя, как вассал — своего сеньора. Мы знаем и оборотную сторону: в своих воспоминаниях Гораций останавливается на том важном для него моменте, когда Меценат после второго их свидания «велел ему быть в числе своих друзей». В другой раз он выражается, что Меценат «начал его считать в числе своих». Это означает, что Гораций вошел в «фамилию» Мецената, должен был ходить к нему утром на поклон, ждать его выхода и т.д. И не в одних только невесомых повинностях выражалась эта зависимость. Для характеристики положения Горация очень важно, что перед смертью своей Меценат поручил Горация Августу, следовательно, по завещанию патрона, Гораций перешел в другой «дом», на службу к другому сеньору. Мы увидим сейчас, каков мог быть материальный смысл такой передачи.
Количество постоянных «друзей» магната могло быть очень велико. Когда составлялось такое agmen magnum, в доме нужно было завести nomenclator’а, который вел список принятых
и умел назвать патрону всех обязанных визитами посетителей. Помпей во время сулланской реставрации набрал в Пицене, своей родине, целый отряд из своих клиентов. Во время заговора катилинариев около Цицерона собрались его клиенты и приготовились защищать его, как особая гвардия.

На соображения такого рода наводит один обычай, крайне распространенный в конце Республики: завещатель отделял большую долю оставляемого в наследство имущества в пользу какого-либо постороннего лица, занимавшего крупное положение. Этот обычай обратился в императорскую эпоху почти в правило завещать значительные части наследств в пользу императора; эти отчисления в свою очередь стали правильным крупным источником императорских доходов. Возникает вопрос, откуда произошел такой добровольный налог? В завещаниях, предоставляемых наследователю владения и суммы, обозначались иногда как блага, полученные ех uberalitatibus amicorum. Иногда завещатель обходил своих прямых наследников, детей, и Август, например, в таких случаях сам хлопотал об обеспечении детей умершего из завещанных ему, императору, сумм. Невозможно думать, чтобы все эти великодушные выдачи делались без всякого принудительного мотива. В императорскую эпоху этот мотив заключался в страхе наследователя, что все имущество его может быть конфисковано властителем:
большой жертвой в его пользу завещатель надеялся сохранить остальное для семьи. У предшественников императора, республиканских магнатов, была также, может быть, нередко возможность насильственно отобрать наследство клиента: и как раз это правдоподобно для тех случаев, когда имущество завещателя так или иначе опиралось на условное дарение, ссуду, залог и другие виды услуг со стороны крупного патрона.

Но если бы мы захотели отыскать краткое выражение типично феодального сознания, нас могла бы удовлетворить одна надпись, где оно наивно и ярко запечатлелось. Это слова, старательно выписанные военным трибуном Кастрицием Кальвом на могильном памятнике, который он поставил одному из своих вольноотпущенных. Патрон, человек военной манеры, называет себя в надгробной надписи «благим господином добрых вольноотпущенных, особенно тех, кто хорошо и добросовестно обрабатывает поля». Он преподает здесь же несколько советов и правил. «Главное дело — быть верным. Ты должен любить господина, чтить родителей и... держать слово». «Слушайте вы меня, сельского обывателя, чуждого школе философов, зато воспитанного природой и опытом». О самом умершем вольноотпущенном, которому поставлен памятник, патрон добавляет: «я оплакивал его смерть и ставлю
ему этот памятник, чтобы все вольноотпущенные хранили верность своим господам» .

Большие политические битвы в народном собрании давались в I веке до Р.X. при посредстве как бы заранее организованных армий. Что такое были ежегодные выборы должностных лиц? Буасье делает вывод из Плутарховой биографии Катона Младшего, что в 60—50 гг. выборы осуществлялись «или силою оружия и путем ряда убийств, или раздачей денег и покупкой голосов». Последний способ принял самые широкие размеры, а главное, он был введен в правильную систему. Всеобщий подкуп получил особую администрацию, выдвинул особых антрепренеров, целый кодекс правил и приемов.
Мы располагаем чрезвычайно интересным документом, который рисует отношение вождя, политического предпринимателя, к вербуемой им армии, избирателям. Это длинное письмо Квинта Цицерона к его брату, знаменитому Марку, так наз. Epistola de petitione consulatus, в котором подробно изложены наставления, как надо вести себя и что делать, когда выступаешь кандидатом на крупнейшую политическую должность консула. Это „вернейшее руководство для кандидата" (Цицерон сам называет его commentariolum petitionis) отличается крайним реализмом. В нем обстоятельно перечислены и характеризованы все категории людей, услугами и помощью которых надо заручиться перед избранием.
Ведение избирательной кампаний, поучает руководство, распадается на два дела: 1) агитацию сторонников кандидата (amicorum studia) и 2) подготовку народного настроения (роpularis voluntas). Второе достигается более или менее заманчивыми программами и личным ухаживанием кандидата: еа (т. е. popularis ratio) desiderat nomenclationem, blanditiam, assiduitatem, benignitatem, rumorem, spem in re publica). Чрезмерная откровенность этих выражений объясняется интимным характером нашего документа. Подробно перечислены в нем и практические средства, между ними особенно публичные угощения.
Что касается первой половины программы, то здесь детальность указаний прямо поразительна. Руководство начинает с магистратов, от которых зависит определение состава голосующих единиц, или подбор избирателей (conficere centurias); затем оно перебирает группы влиятельных сенаторов и капиталистов, имеющих силу среди своих избирательных округов, городские общины, участвующие в римских голосованиях, корпорации (collegia), людей разного звания, кончая вольно-отпущенными, вращающихся на бирже и рынке, имеющих связи и многочисленные сношения. Отдельно упомянута городская молодежь, особенно adolescentes nobiles. Нужно заручиться поддержкой всех этих людей, крайне важных для агитации: Квинт Цицерон признает в них элемент усердный и услужливый (homines navi et gratiosi). Он советует составить себе полный список всего города, так сказать, политический адрес-календарь (rationem urbis totius): всех кружков и товариществ, общин, землячеств (collegiorum omnium, pagorum, vicinitatum). „Если в каждом из них приобретешь расположение главных лиц, то через них легко будет держать в своих руках и остальную массу". Дальше наставление говорит: „Представь себе в уме и удержи в памяти всю Италию, в ее разделении по трибам; перебери все муниципии, колонии, префектуры, чтобы не осталось ни одного места в стране, в котором бы у тебя не было опоры; расспроси и выследи людей из всех округов, познакомься с ними, попроси их, надавай им всяческих уверений, похлопочи, чтобы они стояли за тебя в пределах своей местности и чтобы они были как бы кандидатами твоего дела".
Наконец, руководство останавливается на декоративной стороне агитации. „Необходимо, чтобы ты собирал около себя каждый день множество людей всякого звания, всех возрастов и общественных положений; само количество их должно дать понятие о том авторитете, которым ты пользуешься. Здесь надо различать три разряда лиц: поздравителей (salutatores), которые постоянно приходить в дом, спутников (deductores), провожающих тебя на форум, и, наконец, свиту (assectatores), которая следует за тобою всюду". Эти названия — очевидно технические термины, давно установленные практикой. Вот как следует держать себя с различными группами сторонников: „тем, кто добровольно записался в твою свиту, старайся засвидетельствовать, что выдающаяся их услуга внушает тебе вечную признательность. Требуй от тех, кто обязан тебе этой службой, чтобы они не отставали от тебя ни на одну пядь, чтобы в тех случаях, когда им что-либо мешает, они по возможности заменяли себя кем-либо из друзей. Для твоего успеха в высшей степени важно, чтобы ты постоянно появлялся среди многочисленной толпы". Таким образом, наличность обширного клиентства, большой свиты, т. е. факт социальный, уже возводится в политическое правило. Если у кого-либо из кандидатов на высшие должности нет естественной обстановки вассалитета, надо ее искусственно создать, и только тогда обеспечен успех.
Эта обстановка, конечно, стоила больших усилий и больших сумм. Но раз ее удавалось устроить, можно было планомерно достигать крупных результатов.
Вот, напр., какого рода ,,дело“ описывает Цицерон в одном из писем к Аттику: „Меммий и Домиций, кандидаты на консульство, заключили с консулами, выходящими в отставку (т. е. в свою очередь кандидатами на должности наместников провинций), следующий письменный договор. Они обязались, в случае, .если будут выбраны, доставить в распоряжение своих предшественников трех авгуров и двух консуляров, которые дадут уверение, что необходимые для раздачи провинций формальности (lex curiata и сенатское постановление) все выполнены, что совершенно ложно: если же им невозможно будет сдержать слово, то они выплачивают названным консулам неустойку в 400000 сестерций". В этом договоре параграф о неустойке явно указывает на то, что в дело вкладывался капитал, посредством которого руководители выборов, консулы, выходящие в отставку, могли совершить правильную покупку большинства голосов. Цицерон „едва решился доверить письму" цинически-торговую сделку между крупнейшими сановниками республики и их преемниками.
Но в том же письме Цицерон сообщает Аттику как о чем-то обычном и нормальном: „наш дорогой Мессала и его соискатель Домиций были чрезвычайно великодушны в своих щедротах народу. Великая им благодарность, а избрание их обеспечено". Из писем Цицерона к брату Квинту видно, что „щедроты" в этом случае были подкупом. Все 4 кандидата на консульство оказались виновными в подкупе. Дело трудное, говорит Цицерон; приходится выбирать между гибелью людей или падением законов. Но ввиду того, что замешан близкий ему Мессала, он бы хотел, чтобы дело кончилось благополучно и не дошло до суда.
Очень характерна та скандальная избирательная агитация, при посредстве которой в 60 г. прошли в консулы Цезарь и его противник Бибул. Цезарь, не располагая достаточными суммами, соединился с другим кандидатом, Лукцеем, человеком маловлиятельным, но очень богатым. Они заключили формальный договор, в силу которого Лукцей должен был обещать к выдаче голосующим центуриям большие суммы из своего кармана, но от имени их обоих, своего и Цезарева. Оптиматы, враждебные Цезарю, не нашли другого средства против этой агитации, как собрать по подписке в своей среде сумму, равную обещанной Цезарем, и поставить ее на избирательную программу своего кандидата Бибула. На этот раз даже Катон, принципиальный противник подкупов, не мешал „этой раздаче в интересах самой республики" (ne Catone quidem abnuente, earn largitionem e re publica fieri).
В последние десятилетия республики было потрачено много усилий на запрещение подкупов. Но эти усилия в сущности только выделяют еще более распространенность и неискоренимость самого политического зла. Проведено было несколько законов, которые грозили суровыми наказаниями кандидатам, изобличенным в подкупе (ambitus): они объявлялись недостойными сидеть в сенате и занимать какую-либо должность. Но всего любопытнее было постановление о денежном взыскании, которому их решили подвергать. По закону 61 года осужденный должен был платить в течение всей своей жизни каждой из 35 триб ежегодную ренту в 3000 сестерций. Таким образом, в наказание за выдачу денег при выборах требовалась другая выдача в те же руки: голосующие могли получить дважды. Во всяком случае выдача избирателям санкционировалась посредством самого закона о преследовании подкупа. Это произошло потому, что она уже была фиксирована обычаем, сделалась своего рода налогом в пользу гражданства. По выражению Плутарха „народ не хотел, чтобы у него отнимали приходящееся ему жалованье".
Действительно, можно говорить о жалованьи, так как в Риме выработалась такса на должности. Эдильство, напр., низшая должность в римской политической карьере, стоило 500000 сестерций. Такова была сумма, которую согласился выдать избирателям Веррес, чтобы провалить на выборах в эдилы своего врага Цицерона. Такова же была цена трибуната. Это можно заключить из переговоров, которые предшествовали выборам в трибуны в 55 году. Кандидаты на должность пошли на взаимный компромисс. Каждый из них передал в руки Катона, избранного арбитром, залог на сумму в 500 000 сестерций. Было решено, что залог будет потерян для того, кого Катон признает виновным в подкупе.

Помпей, баловень счастья, располагал всеми данными, чтобы с необыкновенной щедростью вознаградить своих офицеров, и особенно членов штаба.

Сулланские бюрократы, герои доносов и грабежа опальных, захватили самые лучшие посты; между ними был знаменитый пропретор Веррес, три года бесконтрольно владевший Сицилией и сбитый потом, в качестве первой жертвы, капиталистами, вновь усилившимися к 70 году до Р.Х.

Составляя опору аристократии, они вовсе не желали быть ее покорными орудиями. Помпей во время испанской войны разговаривал с высшим правительством весьма непочтительным тоном. Когда сенат несколько задержал присылку денег, Помпей погрозил придти со своим войском в Италию, и суммы были немедленно высланы.

В крушении дальней экспедиции Лукулла сказались все последствия его неуменья ладить с воинством. По своей старой аристократической манере, он держался недоступно и замкнуто, никогда никого не хвалил, ограничиваясь сухими приказами или порицаниями, пренебрегал выступлением перед солдатской массой, между тем как новое войско, сложившееся со времен Мария, требовало приемов товарищеского обращения.
...
Затравленный и в Риме, и в собственном лагере, Лукулл попытался еще раз вызвать войско к решительным действиям и направиться из Месопотамии к Понту: теперь он покинул свою важность и гордость, пожимал руки солдатам, молил их пожалеть своего командира. Он ничего не достиг: солдаты объявили, что они свободны от всяких обязательств по отношению к нему, и Лукуллу пришлось покорно дожидаться появления преемника себе, а таковым явился неизменный баловень судьбы Помпей, которого устроили в Азию капиталисты.

За большую взятку в б тысяч талантов Цезарь в год своего консульства (59) согласился поддерживать права египетского претендента Птоломея Авлета. Помпей еще раньше получил много подарков от того же принца, множество сенаторов было подкуплено, и благодаря всему этому состоялось постановление сената, а потом и народное решение, присуждавшее Египет Авлету. Положенные в дело деньги были взяты ссудой у римских банкиров в счет будущего египетского бюджета. Но когда Птолемея изгнали из Александрии, сенат, несмотря на новые подкупы, отказал приехавшему в Рим царю в официальной поддержке, а триумвиры были отвлечены временно другими делами и не настаивали на посылке римского вспомогательного отряда. Но капиталисты добились своего: в 55 г. Помпей разрешил секретно своему бывшему легату и зависимому от него человеку, Габинию, наместнику Сирии, направить сирийский корпус римской армии в Египет для водворения там Птоломея Авлета: без всякого поручения от правительства, без его ведома, римских солдат послали защищать частное дело, заключавшее в себе интересы римских банкиров.

Интересы денежных людей защищала грозная сила римского оружия; в крайнем случае они могли опереться на госу-дарственную экзекуцию. Одним из характерных примеров в этом отношении может служит история денежных операций (в 51 году) двух римских всадников, Скапция и Мануция, представлявших интересы Брута на о. Кипре. Стоик-респу-бликанец, убийца тирана Цезаря, одна из сурово-доброде-тельных фигур отживающего строя в Риме, Брут допускает по отношению к провинциалам безжалостную эксплоатацию. Город Саламин на Кипре задолжал ему сумму, выданную на имя его доверенных, так как открыто римляне высшего пра-вящего класса не могли вести таких оборотов. Заем сам по себе заключал целый ряд обходов и нарушений. По закону Габиния были запрещены заемные сделки с провинциалами в самом Риме. Но негоциаторы, при посредстве Брута, добились двух постановлений сената, которые освобождали их от ответственности по закону. Это дало им возможность поднять в долго¬вом условии процент до 48% и пред’явить потом к уплате, начисляя проценты на проценты, 200 талантов, вместо 106 талантов долга, которые получились согласно официальным 12%. Когда городское управление Саламина задержало уплату долга, Скапций выпросил у римского наместника соседней Кили¬кии, Аппия Клавдия, отряд конницы и запер членов саламинской думы в их помещении, где пятеро из них умерли с голоду. Между тем наместник сменился. Новый проконсул Киликии, Цицерон, держался вообще более мягких приемов по отношению к провинциалам. Он отозвал конных стражников с Кипра и пригласил к себе саламинцев и Скапция в Таре. Здесь выяснилась незаконность операции; Цицерон напомнил, что, в силу указа, изданного им при вступлении в должность, процент не должен превышать 12%, и саламинцы выразили согласие уплатить долг немедленно. Но Скапций „бесстыдно” настаивал на своей огромной цифре и упросил Цицерона отложить дело. Опасаясь, как бы не рассердить Брута, Цицерон отложил взыскание, т. е. предоставил капиталистам дожидаться нового наместника, который, как они надеялись, окажется более внимательным к ним и более беспощадным по отношению к провинциалам.

В 67 г. трибун Корнелий увеличил штрафы, которым подлежали сами соискатели на должности и, для более успешной борьбы со злом, распространил наказания на дивизоров как агентов по раздаче сумм избирателям. В 66 году консул Кальпурний сделал перестановку: сохранивши параграфы о преследовании дивизоров, он облегчил наказания для кандидатов — им предоставлялась возможность возвращать себе право на занятие должности, если они могли обвинить в подкупе своих противников.

В комициях, созывавшихся Цезарем в 59 г., господствовало полное единодушие, какого никогда раньше не бывало в народных собраниях; при чем любопытно также, что городское плебейство без возражений голосовало за аграрный закон, весьма похожий на тот, который предлагал и взял обратно четыре года тому назад Сервилий Рулл. Это единодушие станет более понятным, если обратить внимание на одну подробность: среди голосующих было много вооруженных.

Отправляя пленников массами в метрополию и к союзным князьям, Цезарь старался оставить себе наиболее пригодные элементы. Светоний, не упускающий реалистических моментов для характеристики первого римского монарха, сообщает нам, что наряду с дорогими вещами, до которых так жаден был Цезарь, жемчугами, самоцветными камнями, художественной мебелью и т.п., он особенно ценил красивых и хорошо воспитанных рабов; за них он готов был платить сколько угодно, но потом так стыдился этих неумеренных денежных выдач, что запрещал вписывать их в расчетные книги.

«Сказав об армии Цезаря, мы определили только половину той массы людей, которые надвигались с ним, и судьба которых была связана с его волей. Множество нестроевых примыкали к легионам, и почти в таком же количестве, как они сами. Тут были гражданские чины армии, свободные и рабы: курьеры, агенты по транспорту, извозчики, конюхи, проводники, повара, поставщики припасов, денщики, всякого рода рабочие; были рыцари наживы, которых увлекает за собой всякая завоевательная сила; негоцианты, явившиеся из Италии, искатели должностей по управлению, ростовщики в ожидании кредитных предложений, политические интриганы, кружившие около своего вождя, странствующие купцы, авантюристы, мародеры, воры и, без сомнения, развратники всякого рода. Эта толпа, включая сюда Цезаря и его легионы, должна была казаться Галлии страшной тучей злодеев»


В этом отношении у Цезаря был очень искусный агент, Клодий, трибун 58 г., организатор вооруженных банд, способных расстроить любое собрание. Современников
крайне изумляла циничная терпимость Цезаря, который приблизил к себе одного из самых развращенных людей Рима, скандальным образом опозорившего его собственный дом и семью.
В 62 г. в преторство Цезаря Клодий, переодетый арфисткой, пробрался к жене Цезаря (Помпее) во время праздника богини Bona Dea, от которого строжайше были выключены мужчины. История вызвала крупный процесс в Риме, при чем Цезарь, немедленно разведшийся с женой, держал себя так, как будто дело его не касалось. Но Клодий был очень нужный чело-
век, и в свою очередь он знал себе цену: исполняя услуги для колониального императора, он позволял себе и самостоятельные уличные предприятия и даже не стеснялся досаждать другому династу, оставшемуся в Риме, Помпею.

Чем-то напоминает каинитское, и повторяемое Вентру
И это потому, что непрерывная власть одного лица способна наиболее обеспечить спокойствие, благосостояние и справедливое равенство между гражданами.
«Нечего и толковать, что это, как я уже сказал, превосходный строй; но в нем есть наклонность превращаться в самый гибельный (тиранию)». Между тем в старинном римском государстве, управлявшемся царями, по мнению Цицерона, имелся как раз корректив против этого зла, имелось вполне действительное предохранительное средство: цари были выборные. Этого недоглядел мудрый законодатель Спарты Ликург, а римляне, хоть и неразвитой народ, напротив, поняли, что царь должен обладать личными достоинствами, а не родовитостью. То же самое доказательство политического ума римского народа Цицерон видит и в учреждении «междуцарей». Смысл римского interregnum’а в том, что государство не может обходиться без царя, но что и царь не должен засиживаться во власти, а обязан очищать, если нужно, место более достойному.
Такого-то авторитетного, выбираемого на большой срок или пожизненно, но в случае нужды подлежащего смене конституционного государя желает видеть Цицерон в современном ему
Риме. Должен явиться идеальный устроитель государства и спаситель общества.

Мятеж 47 г. вызвал в Цезаре необыкновенное раздражение против агитаторов, действовавших в войске. Но он не решился предпринять что-либо открыто против них. Зато были приняты всяческие меры, чтобы избавиться от них: многих расставили на опасные посты, где легче всего было погибнуть. Дион Кассий уверяет, что Цезарь систематически истреблял вожаков легионарных движений, заставляя своих людей среди битвы приканчивать их сзади.

Вообще для Цезаря сенат не был политическим учреждением: сенат стал местом пенсионирования, а звание сенатора превратилось в знак отличия, которого добивались с успехом подозрительные лица, в свое время изгнанные оттуда, или мелкие карьеристы вроде, напр., профессиональных гадателей.

напоминает этот вой в соцсеточках на социальные проекты
Военные чувствовали себя господами положения. Когда Цезарь выбрасывал какую-нибудь блестящую подачку массе граждан, устраивал, напр., общественный обед, epulum или prandium, среди солдат поднимался шум и они негодовали, зачем добытые при их помощи суммы тратятся не на них.

Номинально в Риме повелевал абсолютный монарх, которому предложили ходить в царской одежде и царских сапожках, носить венец, именоваться полубогом, сидеть на золотом табурете, возить в процессиях собственную статую, сделанную из слоновой кости; он мог обходиться в важнейших случаях государственной жизни без одобрения сената и народа, мог назначать почти на все должности. В действительности же он зависел и от тех беспокойных корпораций, в которые превратились легионы, и от штаба своих военных фаворитов; между ними он вынужден был распределять должности, и они составляли по большей части его тесный совет. На верху своего успеха Цезарь был в странном положении: у него не осталось никакой опоры против того самого элемента, который дал ему победу.

Как в 47 г. единственным средством избавиться от мятежников в войске было — увлечь их в поход, так и теперь, только в несравненно более грандиозной мере, единственным выходоми спасением от господства военных элементов оставалась большая экспедиция, в которой можно было бы занять их, удалить из центра и частью избавиться от них. Но, по не менее странному противоречию психического характера, Цезарь, этот умнейший рационалист, связывал с парфянским походом расчеты на упрочение своей неограниченной власти магическим словечком rex, заставлял рыться в старых ведовских книгах и выискивать доказательства, что восточных врагов может победить только царь. Он и сделался первой жертвой «цезарского безумия», которое находили потом у его более или менее слабоумных или сумасшедших преемников.

вот они, amici noctic, когда-то — свора ласиков-слуг патриарха
Но в ближайшей среде, окружающей магната и его родство, в числе его сотрапезников, спутников есть также множество свободных людей, которые образуют целую иерархию зависимых отношений. Их общее обозначение — clientes. Они зовутся также amici или familiares, convivae, если получают у него кров и пищу, comites, если сопровождают его в прогулках и путешествиях. Эти люди свиты всячески служат сеньору своему — что о́ обозначается выражением colere, observare, — исполняют его поручения, приносят ему по утрам поздравления (salutationes), вотируют за него и т. д.


Началась резня, которая по своей систематической настойчивости далеко превзошла Сулловы проскрипции и убийства. Историк междоусобных войн, при своей наклонности к драматизму, не мог не рассказать потомству наиболее трогательных или, напротив, отталкивающих эпизодов гибели от свирепствующей гидры военной реакции. Он приводит случай подлой выдачи опальных своими домашними, женами, братьями, сыновьями, которым хотелось скорее добраться до наследства; приводит примеры верности родственников и друзей, скрывавших опального с опасностью своей жизни, случаи самопожертвования и жажды неразлучной смерти вместе с осужденными; самые различные характеры, самые разнообразные коллизии выступают перед нами; страшный разрез точно обнажает сразу человеческое общество с его слабостями и великими чертами духа. Кто успел предупредить рыщущих всюду убийц, центурионов и солдат, кончает самоубийством. Между самоубийцами оказался герой великой союзнической войны 90 г., самнит Стаций, каким-то чудом уцелевший среди всех превратностей своей несчастной родины. Голова восьмидесятилетнего старика понадобилась триумвирам, потому что у него было порядочное состояние. Но Стаций ушел
от своей судьбы и кончил наподобие своих старых товарищей, погибавших на самодельных кострах, чтобы не достаться врагу: он открыл свой дворец рабам и соседям на разграбление, раскидал толпе на улицу все драгоценности, зажег опустелое здание и сгорел в нем сам.

На одном театральном представлении в Риме, где присутствовал Октавиан, один солдат, придя несколько поздно, не нашел себе места; он прошел, не стесняясь, на почетные скамьи всадников и сел там. В театре стали шуметь, и Октавиан удалил солдата через ликтора. Солдаты выразили в свою очередь неудовольствие. Они окружили Октавиана и потребовали, чтобы он выдал удаленного товарища, которого они считали убитым. Хотя солдата вернули невредимым, тем не менее на другой день состоялась сходка, на которую позвали императора. Октавиан заставил себя ждать; солдаты начали громко бранить его, а когда один центурион стал приглашать их к почтительности в отношении начальника, забросали его каменьями, убили и кинули на дороге, где должен был идти Октавиан.

Светоний в биографии Августа изображает нам как бы двух разных людей в два разные периода жизни. Сначала это отталкивающая фигура, человек исключительно поглощенный своими династическими делами, холодно-жестокий, политически-бесчестный, неблагодарный ко всем, кто с ним сталкивался, почти злодей, лишенный всяких идеальных порывов молодости. Сохранились ясные воспоминания о той ненависти, которую вызывал к себе худосочный, болезненный, боязливый и бессердечный наследник блестящего, подвижного и по временам отчаянно храброго диктатора; когда после поражения республиканцев при Филиппи захватили в плен всех, кто не успел кончить самоубийством, в числе закованных в цепи оказался один из старых друзей и поклонников Катона, его alter ego, Фавоний. Пленники с Фавонием во главе сговорились, как им встретить победителей: они демонстративно приветствовали Антония императором и осыпали Октавиана ругательствами и проклятиями. В последующую пору жизни Октавиан, как нарочно еще спрятанный под другим именем, Августа, выступает с совершенно другими чертами. Это — человек необыкновенно сдержанный, доступный и терпимый, совершенство любезной дипломатии, мягко-осторожный страж конституционных традиций, популярный правитель, умеющий скрывать и маскировать свои чувства, чтобы только поддерживать всех кругом себя в хорошем расположении.
Любители историко-психологических проблем неизменно ломали голову над истолкованием этой метаморфозы. Допускали перерождение личности, психологическое чудо. Представляли себе Октавиана-Августа виртуозом лицемерия, всю жизнь игравшим искусную роль, смотря по обстоятельствам. Принимали за основу его характера пассивность и во всех его действиях и поступках готовы были видеть направляющую руку более значительных людей, чем он сам, его жены Ливии, его военного коллеги Агриппы. Новейший историк «Августа и его времени», Гардтгаузен, очень увлеченный своим героем, который в его глазах представляет «властительскую натуру», (Herrschernatur) не признает никакой внутренней перемены личности: Октавиан с самых молодых лет идет сознательно неуклонным шагом к своей великой цели — единовластию. С холодным ясным умом, никогда не увлекавшийся, он одинаково верен себе во все эпохи жизни, при всех положениях. Сделавшись из тиранического триумвира конституционным принцепсом, он вовсе не стал мягче и терпимее; и потом, на верху успехов он был способен на всякий акт произвола и жестокости; но подобные приемы «стали ему более не нужны»; Август выбирал, согласно указаниям своего безошибочного внутреннего регулятора, всякий раз то, что было практичнее.
Отличное описание какому-нибудь Вентру или Единителю. Власть, ух